Белокаменный город

Белокаменный город, золотой на восходе и закате, в полдень и полночь.
Город чудес и волшебства, тайны и бездонных, как колодцы, переулков. Там шаги отдаются эхом во всех четырёх частях света. Это город живых камней – они движутся, слушают, говорят, источают мирру и пахнут ладаном и оливами. Там никогда не знаешь, когда улица опустится на самое дно сырых, поросших мхом кварталов или вдруг взметнется и пронесёт на ладони над Геенной Огненной. Ночью там фантастически холодно. «Дул ветер из степи. И холодно было Младенцу в вертепе... Его согревало дыханье вола»… Ночью поют минареты. Они стрелами вонзаются в небо и тянут разноголосые молитвы сразу, с палестинских холмов ввысь. А до неба здесь рукой подать.
Рядом горит Вифлеемская звезда. Её может быть не видно из-за кипарисов и теснящихся друг к дружке домов, но она есть, и горит там, наверху, над крохотной пещерой, облаченной временем в собор. Между Палестиной и Израилем – прозрачная стена, тонкая сетка. Сквозь неё светят огни двух городов одного мира. Рядом, на сложенных ящиках, сидят с одной стороны палестинские, с другой – израильские солдаты. Они вместе курят, прислонившись увешанными автоматами плечами к металлоискателям. Металлоискатели молчат – люди чаще проносят кресты, чем оружие.
От Иерусалима тянется дорога… Змеёй извивается она по пустыне, бежит по зелёным полям, между лугов и озёр, прячется в густых еловых лесах, поднимается в горы и ведёт в Назарет. В Назарете светло и поют птицы. Там много солнца. Там очень много цветов: они обвивают ограды и алыми реками текут вдоль домов, белой пеной нависают с крыш и балконов… между ними копошатся голуби. Там так солнечно и светло, что кажется, будто до сих пор стоит Мария и вот-вот услышала те слова, которые тысячу раз перепишут, перескажут и повторят на всех языках мира.
Оттуда рукой подать до Галилейского моря. Оно тихое, и надо хорошо прислушаться, чтобы понять, что оно дышит, что оно здесь. Это самое спокойное озеро из всех. Только чайки выдают его присутствие - перекликаются в голубой дымке. Иногда они взлетают и устремляются выше, к Иордану. Посмотришь на Иордан - и никогда не догадаешься, что это Израиль, и что рядом, за этими лугами – пустыня. Деревья склоняются к самой воде, трава путается и сплетается по обе стороны от берега, у деревянной ограды стоят на привязи лошади. В воде, шевеля усами, плещутся и тычутся друг в друга мордами сомы. Иордан не течёт, не катит воды, не бежит быстрым потоком - он любуется небом. Запрокинув голову, смотрит в синюю ясную бесконечность.
И всё здесь неспешно. Всё – мир.

Святой Валентин

Москва суетна - любит праздники, блестит стразами, пускает фальшивых зайчиков по стенам... А тем временем Пресненский луч прощупывает небо и сердца. В глаза заглядывает: "Страшно?"
В магазинах очереди. "Заверните в обёртку! Нет-нет, левее, да, чуть выше".
Цветы расходятся только так, и плавают в свободных горшках усталые одинокие тюльпаны. В коричневых витринах шоколадниц удобно и симметрично расположились люди, освещаются тёплым светом. Всё продумано, оплачено. Tout paye.
Свёртки, кульки, пакеты... Летают белыми птицами по городу, ложатся на тонкие бумажные крылья, и нет им, однодневкам, пристанища.
В каждом окне - по сердцу. С алым глянцем, лебяжьим пухом, надувные, с мишками, надписями, поцелуями. Какая прелесть, дайте две!

Бегут москвичи. Над выходом из метро смеются на ветру плакаты. Сегодня распродажа, последняя цена - скидывают зиму. В Москве холодно, и ничего не видно. А над городом гулькуют голуби. Ночь рассыпала по облакам звёздные зёрна, одно крупнее другого. Снег падает на крыши... Он так красив, что его не видно с земли. Белое небесное молоко льётся на мир, питает золотые реки московских огней, синие пряничные дома и маковки колоколен. В такую ночь дорога легка и свободна. Не скрипнет под ногой лёд, и не потревожит уснувшего дерева птица.
В эту ночь идёт с посохом из римского города Терни святой Валентин. Тот, кого он встретит - будет счастлив.

Дедушкины сказки

Вспоминаются дедушкины сказки.
Сдобы со Столешникова и плюшки в сахаре из Елисеевского. Елисей, Елисей… царевич в золотом кафтане, русоголовый, а конь – в яблоках. «Дедушка, где у него яблоки?». Но мчится волшебный жеребец, звеня уздечкой, за бумажными лесами, за расписными страницами, и не догонишь. Качаются лёгкие клетки с жар-птицами. Лето. Занавески на окнах, льняные, твёрдые – как деревянные. Будто ставни в игрушечный мир, а синие цветы по ним – точно сад, что уж выглядывает и просится посмотреть. Всё, насквозь, – солнце – желтое, как день вокруг: как елисеев кафтан, как лошадиная грива, как яблоки. Дедушка рассказывает. По лесам, по долам… Сказка тянется, прячется за дверью, высовывает рожицы, пугает из-под ковра, «ой, кто это?», скоро сказывается, да не скоро дело делается.
Сладкие подушечки в какао… Ах, пососать! Запускаю руку в хрустальное вёдрышко, шебуршу карамелью, одну кладу за щёку. «Не ешь, скоро обедать». Легонько стучу ей о передние зубы, катаю на языке. «Я немножко».
Ноги, непослушные, заплетают кренделя не хуже Елисеевых. А уж костёр, вечер, и пляшут звери. Я качаюсь на бархатном стуле, слушаю.
На кухне вкусно, бабушка ходит. А потом гулять пойдём, белого голубя запускать в траву. Беги, беги скорее – вот-вот улетит!

Вдохновение

Джулиан сидел в кафе и отчаянно пытался высосать из пальца хоть какой-нибудь сюжет. Сюжет не шел. Он вертелся на языке, плавал в воздухе, мухлевал с тенями на полу, показывал нос из-за плечей новых посетителей, словом, вытворял что угодно, лишь бы не попасться Джулиану.
На столе рядком выстроились пустые кружки из-под кофе, и он успел уже пару раз прилипнуть рукавом к вымазанным джемом крошкам, и теперь сидел и с отсутствующим видом смотрел в окно.
Честно говоря, и сам сюжет был ему не то, чтобы уж очень нужен, ну, не позарез. И всё-таки, он уже пришел сюда, протащился два квартала по мёрзлой улице и теперь вправе рассчитывать хоть на какое-нибудь вдохновение. Все условности были соблюдены: с любимой они расстались уже неделю назад, на работе чудеснейшим образом задерживали зарплату, и он несколько дней подряд питался желтой лапшой, которая расклеивалась от кипятка в синтетических ванночках, грязное бельё начало наконец-то вываливаться из таза, утром он порезался при бритье, и минорное философское настроение идеально подходило для писательской работы.
За соседний столик села девушка. В зелёном платье и с маленькими золотыми колечками, аккуратно продёрнутыми в ушах. Она с деловым видом раскрыла миниатюрный ноутбук и моментально застучала по клавишам, время от времени потягивая через соломинку белый молочный коктейль.
«Мне бы такую скорость!» - с завистью подумал Джулиан. Время от времени девушка нетерпеливо ёрзала на стуле и вглядывалась в монитор. Потом улыбалась или хмурилась, и её пальцы начинали бегать по клавиатуре вдвое быстрее. Иногда она поглядывала на часы. Однажды ей позвонили, и она говорила, недовольно сморщив носик и скосив глаз на экран ноутбука. Джулиан смотрел на неё, и думал, как было бы, будь она, к примеру, его девушкой. Исчезла бы гора белья из тазика в ванной? Умеет она готовить или греет лазанью в микроволновке? Он незаметно проехался взглядом по её фигуре. Приталенное платье на вид сидело ничего, но, подумав, что могут делать все эти оборки и складки, он критически отвел глаза и сосредоточился на ногах. Ноги как ноги. Микроскопические лодочки, с красивым изгибом линия икры. Девушка удобно положила ногу на ногу и покачивала в воздухе туфелькой.
Джулиан автоматически потянулся за кофе, но коснулся холодного гладкого фарфора и отдёрнул руку. «Вот ведь…» - подумал он и попробовал перевести внимание на свой ноут. Тот ему ответил невинной белизной экрана и вполне конкретно подмигнул курсором.
Девушка допила коктейль и задумчиво водила концом трубочки по дну, собирая пенку. Потом облизнула губы и начала собираться.

***

Ночной Москвы очарованье
Глубоких улиц и дворов,
Потёмок встреч и расставаний
На расстоянье пары слов.

Дремота фонарей московских,
Дыханье тёплое метро...
Что было до и будет после,
То ночью кажется легко.

Как розы собраны в букеты,
Так свиты эти вечера.
И верится, что с кем-то где-то
Любовь пробудет до утра,

Не испугается восхода,
Над сводом вновь опишет круг,
И полдня тайная природа
Не разомкнёт любимых рук.

Шанель

Коко Шанель. Выставка, даже по баснословным московским ценам, стоит за порогом праздного посещения. К ней стоит готовиться.
Но никто не мешает с удовольствием лицезреть, как шествуют и поднимаются по лестнице, скрываясь наверху за плакатной ширмой, карамельно-кожие юноши в черных водолазках и обтягивающих, черных же брюках. Публика – лакмусовая бумажка любой выставки. К чему стоять в очереди за черно-белыми фотографиями, изображающими удлиненных девушек и полупрофильных мужчин, когда и те и другие наводняют и без того тесный холл музея? Их обувь слишком дорога, а кисти рук слишком тонки, чтобы сильно отличаться от витринных двойников.
За четыре с небольшим минуты можно увидеть всю коллекцию восхитительной Шанель, услышать, как чьи-то губы вновь и вновь вышептывают её имя, переходящее в лёгкое касание языка о барьерный риф ароматизированного мятой или ванилью нёба. Ша-нель. Что Вы думаете? Теперь и в России! И всё же я нахожу это немного скучным, а Вы? Усталое разочарование номер пять снова в моде.
Ковер заглушает шаги, по мраморным стенам текут отражения, но не тени. Из соседних залов с любопытством смотрят с отсеченными руками богиня красоты и пленный галл с давно оторвавшейся верёвкой на шее. Они скрыты за дверью, и маленькие чёрные указатели показывают мимо.
У входа стоят разломанные лукавым октябрьским светом фигуры. На улице можно говорить по телефону. «Вы уже видели Коко Шанель? Нет? Это второй этаж. Непременно идите. Мы только что оттуда. Да, да. Боже, это того стоит».

Вечные

Крепкие, здоровые малыши и малышки с глянцевыми икрами, отливающими гостовской пластмассой, машут со страниц «Детского питания». Припухшие вишневые губы и румяные щеки. «Если будешь ты здоров» и «чем кормить ребёнка»… Акварельные носочки аккуратны, сандалии застёгнуты – эти дети никогда не выходили во двор. Их как апельсины натирают для блеска подсолнечным маслом. Под ними, mon cher, только бумага. Или папье-маше.
Мамаши в разноцветных клетчатых фартуках протирают через сито фруктовое пюре. А девочки стоят у окна и держат руки вот так… чтобы платье не примялось. Потому что раскрашенные платья гладить нельзя – ни утюгом, ни пальцем. И рисовать нельзя. Даже карандашами.
- А вот здесь можно? Я с краюшку.
- Нельзя.

От них пахнет ванилью и сладким печеньем. А между страниц тем временем, в самых укромных местах, стареют крошки клюквенного пирога, переложенные лимонными и масляными пятнами.

Чиркает спичка над конфоркой «Газоаппарата», на стене – тарелка с домиком и зайцами в синих платках, на платках – по четыре белые горошины.
Я сосу подушечку какао и листаю книгу о грудном вскармливании. Над ухом тренькает расшатавшимися стрелками будильник, а на меня смотрят нарисованные девочки. Я плохо ем, и меня поят горьким настоем полыни. Девочки на картинках – сытые, потому что они хорошо кушают. Каждый день съедают по стакану сметаны с булкой и снова наливаются розовым яблочным румянцем. Глядя на них, мне становится страшно.
Я собираю печенное крошево со стола и незаметно от родителей заталкиваю в шитые белыми нитками бумажные щели, на что дети по ту сторону книги пухлогубо смеются и грозят безукоризненно отставленными пальчиками. Я не сдаюсь. Всякий раз после обеда или завтрака стараюсь натолкать как можно больше крошек.

Эта война не останавливалась ни на миг, но все мои кампании разбивались о щит довольных лиц и строй круглых коленок. В своём нечеловеческом здоровье они были непобедимы.

С тех пор прошел не один десяток лет, «Детское питание» пропиталось сигаретным дымом и ремонтной пылью, безвозвратно пожелтели и обтрепались страницы, полысела тканевая серая обложка – голым черепом торчит на полке. Но внутри неё – всё так же лукаво улыбаются, рекламируя витамины и молочные каши, полувековые дети. Их носки никогда не съедут, ботинки не расстегнутся, а платья будут чисты как свежевыпавший снег. Часы остановились ещё тогда, когда художник в первый раз очертил их циркулем. Со временем не изменилось ничего. Разве что крошки, распиханные мной ещё в детстве по страницам, перестали пахнуть. Они состарились. А нарисованные девочки - бессмертны.

Какое спокойное небо

Какое спокойное небо.
В беспардонности капель
По гипсокартону -
И дождь, будто не был.
Иль всё это небыль
Бездонных проулков
И улиц бездомных?
Осенние бредни
Трамвайных вагонов,
Их звенья, их бремя
Перронов пустых,
Переездов знакомых?
Струящихся рельсов
Холодная дельта
В каштанах и песнях,
Каштанами спетых.
В асфальтовых чашах
Покоится небо.
Спокойно...
    А дождь?
То ли был, то ли не был.

Разговор

- Ты спишь?
- Нет.
- А я - да. Давай поговорим, пока я не проснулась?
- Как хочешь, - он пожал плечами.
- Начинай, - я подоткнула под голову подушку и положила руки на одеяло. Так удобнее, когда слушаешь.
- Интересно! Ты же первая предложила - вот сама и начинай.
- Я боюсь проснуться. Давай ты. Пожалуйста.
- Ну, хорошо. Я не спал. У меня были свои дела, своя, между прочем, встреча. Меня ждут, - он стал говорить быстро, глядя мне прямо в глаза. Было видно, что он действительно торопится. - А теперь я сижу здесь и никуда не могу уйти, пока ты не проснулась. Довольна?
- Да, - я улыбнулась.
Он не ожидал такого ответа, и лицо его смягчилось.
- Почему ты вдруг про меня вспомнила?
- Я не вдруг. Я никогда тебя не забывала.
- Но я же впервые здесь.
- Впервые.
- Почему?
- Потому, что сегодня я о тебе подумала и очень захотела тебя увидеть.
- А раньше?
- Раньше ты не приходил.
- Значит, причина не только в тебе, - он замолчал и присел рядом. Вокруг - ни звука. Даже часы не стучат - я останавливаю их на ночь. Мы будто опустились на дно невероятно глубокого колодца. - Но тогда я ничего не понимаю. Совсем ничего. Так бывает?
- Бывает. Я тоже не понимаю, почему вот уже столько лет… Это ведь тоже невозможно…
- Столько лет?
- Столько лет. Столько лет я смотрю на воду и вижу твоё отражение. Ночное небо поёт твоё имя. Ветер доносит твой запах, твое дыхание. Море похоже на тебя. Но я касаюсь его - и лишь вода остаётся на пальцах. Время размеренно и неторопливо. Как твои шаги. Оно быстротечно и легко. Как движение руки, поднявшейся для прощания. Невидимый, ты всегда со мной. Мы разговариваем. Но чаще - молчим. Мы идём вместе. Хорошо, что сегодня ты так близко. Дай мне руку. Я сплю?
- Да.
- Хорошо.
- Но я ничего не знал, - он пытался разглядеть меня во тьме.
- Ты не хотел знать. Но сейчас ты пришел, и я могу держать тебя за руку.
- Можешь.
- Это ничего?
- Да ладно… Держи. Времени у меня теперь навалом. Впереди ещё вся ночь. Ты ведь не завела будильник на полчетвертого? - он рассмеялся и добавил - …смешно…
- Смешно? - удивилась я.
- Да. Потому что я говорю с тобой, и всё зависит от того, завела ли ты будильник.
- Смешно. И я не завела будильник.

Ночь медленно переваливалась через циферблат и затопляла комнату. Всё становилось осязаемым: минуты, воздух, тени. Они беззвучно перемешивались в котле снов и клубились по комнате. Но я держала его руку, и мне было спокойно.
- О чём ты думаешь? - спросила я.
- Да так. Ни о чём, в общем. …Мне казалось… - он произносил слова медленно, с долгими паузами. - Странно, что мы вообще об этом заговорили…
- Не надо. Мы оба всё знаем. Сегодня удивительная ночь. Правда?
- Да.
Я совсем не хотела спать и смотрела. Смотрела на человека, который сидит здесь, рядом. Он протянул и дал мне в пользование свою руку. Он будет здесь до утра. Я могу чувствовать тепло его ладони. Оно передаётся моей руке. Я чувствую, как бьётся кровь в его груди. От этого и моё сердце стучит сильнее.
Мир затих.

- Помнишь день, когда мы встретились?
- Нет, - ответил он. - А ты?
Я закрыла глаза.
- Тогда было ясно и солнечно. Золото и синева. Уже не холодно, но и не слишком жарко. Кажется, утром прошел дождь - светлый и недолгий (мокрые окна витрин, темный асфальт и запах сырых деревьев на улице). Хотя... это может только казаться. Столько времени… Вдруг, это случилось зимой или осенью? Или вечером? Представь падающий снег, оставленные у дверей санки, я замёрзаю в варежках и дую себе на руки. Мне холодно. Или дождь. Стену дождя. Я иду сквозь неё, пробивая зонтиком водяные бреши. Вода стекает по одежде, а ты говоришь: "Осторожнее! Пожалуйста, осторожнее!" Это мог быть любой день.
- Но ты выбрала этот.
- Я не ошиблась?
- Нет, - сказал он. - Золото и синева. Это был апрель.

Часы незримо подталкивали стрелки. Минуту за минутой.
- Сколько времени?
- Не смотри. Ещё ночь.
- Ты не торопишься?
- Уже нет. Спи.

Я сидела на диване, подобрав колени. Сон мягкой бабочкой кружился вокруг незажженной лампы.
- Расскажи, как ты живёшь.
- Что рассказывать? - он придвинулся ближе. - Я обо всём пишу тебе в письмах.
- Но они бывают редко.
- У меня мало времени. Я занят.
- Знаю.
- О чём ты хочешь, чтобы я рассказал?
- Расскажи, что бы ты делал, если бы не оказался здесь у меня?
- Ты хочешь знать?
- Наверное.
- У меня были дела... я как-то писал тебе… - голос его звучал неуверенно. - Помнишь?
- Нет. Расскажи.
Он вертел и скручивал подобранную с пола нитку и не отвечал.
- Ладно. Забудь. Ты ведь здесь. Дай мне свою руку.
- Ты её держишь.
- Нет, я уже не чувствую её, - я вздрогнула и стала искать в темноте - Скоро утро? Посмотри в окно! Утро?
- Да нет же, ещё темно. Тише. Я рядом.
- Ты не смотрел! Или смотрел, но не говоришь, - Утро. Неужели утро? А я не успела сказать самого главного. Утро!!! - Послушай, я сейчас открою глаза, и тогда уже всё. Ты исчезнешь. Сейчас утро?
- Сейчас ночь.
- Неправда.
- Ещё темно. Давай, я расскажу тебе, что вижу, - он обнял меня за плечи. - Шторы задёрнуты, но это ничего. За окном совсем тихо. Никто не идёт по улице. Не вышли на работу дворники. Ты кого-нибудь слышишь?
- Нет.
- Ну, вот, - он улыбнулся. - А говоришь: утро. Вот я вижу звёзды. Я загадал желание. Ты будешь загадывать?
- Я его загадала в тот день.
- Золото и синева?
- Золото и синева.
- Я вижу звёзды. А луна совсем тоненькая-тоненькая. Она застыла в черном небе, как канатоходец. Она как будто боится упасть с этого громадного вращающегося купола.
- …и "ступни её - словно две маленькие белые голубки"…
- Что?

Бабочка вспорхнула и полетела к окну, за которым начало бледнеть небо. Голова клонилась, и я ничего не могла с собой поделать. Свет дюйм за дюймом завоёвывал ночную мглу.
- …"маленькая царевна"…
- Спи, - он осторожно высвободил руку.
- Скоро утро... - я засыпала. Слова легко и бессвязно окутывали голову, но я не замечала этого и хотела успеть сказать главное тому, кого уже не было в комнате. - Было светло и солнечно... Ты знаешь, что случилось тем днём? В тот день началась новая история моей жизни. Жизни, в которой меня осталась только половина. Или, наоборот, в которой меня стало на половину больше.

Свет пробрался в комнату, озаряя своим сиянием всё, к чему мог прикоснуться через миллионы километров, пройденных им от солнца. Миллионы золотых лет по бесконечной синеве неба.